Черт.

Вот уже некоторое время — может быть, целых три года —правда относительно своего состояния делалась для Каллахэна все яснее и яснее,набирая ясность и определенность, как несфокусированная картинка прирегулировке, до тех пор, пока каждая линия не станет резкой и отчетливой.Каллахэн томился по Сложной Задаче. У нынешних священников были свои: расоваядискриминация, освобождение женщин (и даже «гэев»), бедность, безумие,беззаконие. От них ему делалось неуютно. Он чувствовал себя легко только с темииз озабоченных социальными проблемами священников, кто активно выступал противвойны во Вьетнаме. Теперь, когда их дело устарело, они уселись обговариватьмарши и ралли так, как пожилые супружеские пары вспоминают свой медовый месяцили первый вояж на поезде. Но Каллахэн не был священнослужителем ни новой, нистарой формации: он обнаружил, что ему отведена роль приверженца традиций,который больше не может доверять даже своим основополагающим постулатам. Емухотелось возглавить дивизию в армии… кого? Господа? Добродетели? Добра? (отобозначения суть не менялась) и выйти на битву со ЗЛОМ. Он желал действий ибоевых позиций. Чтобы забыть о том, что такое торчать на холоде у супермаркета,раздавая листовки «Бойкот салату» или «Объявим виноградную забастовку!» Он хотелувидеть ЗЛО с откинутым саваном лжи и хитрости, чтобы отчетливо различить всеего черточки. Он хотел биться со ЗЛОМ один на один, как Мохаммед Али с ДжоФрэзером, как кельты с саксами, Иаков с Ангелом. Каллахэн хотел, чтобы этаборьба была чистой, без примеси политики, которая подобно уродливому сиамскомублизнецу катила на закорках любого социального вопроса. Он желал всего этого стех самых пор, как захотел стать служителем Господа, а зов этот достигКаллахэна, когда в возрасте четырнадцати лет его воспламенила история СвятогоСтефана, первого христианского мученика, забитого до смерти камнями и узревшегов момент своей кончины Христа. В сравнении с привлекательностью борьбы и, можетбыть, гибели в служении Господу, привлекательность небес была весьма туманной.

Но битв не было. Только пустячные стычки с неопределеннымирезультатами. А у ЗЛА оказалось множество лиц, все пустые, и подбородки чащеблестели от сочащейся слюны, чем наоборот. По сути дела, отца Каллахэнапринуждали сделать заключение, что в мире нет никакого ЗЛА, кроме обычного зла.В подобные минуты он подозревал, что и Гитлер — не что иное, как опустошенныйбюрократ, а сам Сатана — умственно неполноценный с зачаточным чувством юмора изтех, кому представляется невыразимо смешным скормить чайке засунутую в хлебпетарду.

Великие социальные, нравственные и духовные битвы вековуварились до Сэнди Макдугалл, которая лупит в уголке своего сопливогопацаненка, пацаненок же вырастет и станет лупить в уголке своего собственногоотпрыска — бесконечная жизнь, аллилуйя, толстый ломоть арахисового масла.Пресвятая Дева, эй, как к добру вернуть людей? Тут речь шла не только о скуке,все это ужасало тем, что значило для любого осмысленного определения жизни и,не исключено, царствия небесного. Вечность церковного лото, увеселительныеаттракционы и небесный стриптиз? Каллахэн оглянулся на часы на стене. Былошесть минут первого — и все еще никаких следов Фреда Эстэйра с ДжинджерРоджерс. Даже Мики Руни. Однако у «Э-Вэп» было время подействовать. Теперь он пропылесосит,миссис Корлесс не придется жалостливо смотреть на него, и жизнь пойдет своимчередом. Аминь.

1

Во вторник в конце третьего урока Мэтт зашел в учительскую.Оказалось, что там его уже ждет Бен Мирс.

— Привет, — сказал Мэтт. — Вы рано. Бен поднялся и пожал емуруку.

— Семейное проклятие, наверное. Скажите, эти ребята меня несъедят, нет?

— Ни в коем случае, — ответил Мэтт. — Пошли.

Он был немного удивлен. Бен оделся в симпатичную спортивнуюкуртку и серые слаксы с двойной отстрочкой. Хорошие ботинки, с виду ношенныесовсем немного. В классах Мэтта бывали и другие литераторы. Те обычно одевалисьнебрежно или во что-нибудь откровенно странное. Год назад он спросил довольноизвестную поэтессу, приехавшую на свой творческий вечер в университет штата, вПортленд, не заглянет ли она на следующий день поговорить с его классом опоэзии. Так та явилась в тренировочных штанах, но на высоком каблуке. Казалось,таким образом ее подсознание заявляет: поглядите на меня — я побила систему вее собственной игре. Я прихожу и ухожу как ветер.

От такого сравнения восхищение Мэтта Беном усилилось ещекапельку. После тридцати с лишним лет на педагогическом поприще Мэтт пришел кубеждению, что систему не побьешь, игру не выиграешь, и только сопляки думают,будто вырвались вперед.

— Хорошее здание, — сказал Бен, оглядываясь по сторонам,пока они шли по коридору. — Черт-те как отличается от той школы, где учился я.Там почти все окна напоминали амбразуры.

— Первая ошибка, — отозвался Мэтт. — Никогда не называйтешколу «зданием». Это — «предприятие». Школьные доски — «наглядные пособия», аученики — «гомогенное сообщество совместно обучающихся детей среднего школьноговозраста».

— Им крупно повезло, — с ухмылкой заметил Бен.

— Да, верно? Вы учились в колледже, Бен?

— Пытался. Гуманитарные науки. Но, похоже, все как одиниграли в интеллектуальную игру «захвати флаг»: ты тоже можешь найти топор инаточить его, и, таким образом, стать известным и обожаемым. К тому же, менявытурили за неуспешность. Когда продавали «Дочь Конвея», я грузил в фургоныдоставки ящики с кока-колой.

— Расскажите об этом ребятам. Им будет интересно.

— Вам нравится преподавать? — спросил Бен.

— Разумеется, нравится. Иначе эти сорок лет пропали быд??ром.

Прозвонил запоздалый звонок. По опустевшему коридору (толькокакой-то лодырь медленно шел мимо нарисованной под надписью «Лесное дело»стрелки) разнеслось громкое эхо.

— Как тут с наркотиками? — спросил Бен.

— Все, что угодно. Как в любой американской школе. Все-такинаша главная беда — пьянство.

— Не марихуана?

— Я не считаю косяк проблемой. Да и начальство, заложивши заворотник и высказываясь неофициально, тоже. Если под ремешком играет «ДжимБим». Я случайно знаю, что наш ведущий советник — один из лучших в своейобласти — не прочь курнуть и пойти в кино. Я и сам пробовал. Действуетпревосходно, но у меня от этого кислое несварение.

— Вы пробовали?

— Ш-ш-ш, — сказал Мэтт. — У Большого Брата повсюду уши.Кроме того, вот мой кабинет.

— Ах ты Господи.

— Не нервничайте, — сказал Мэтт, пропуская его вперед.

— Доброе утро, ребята, — обратился он примерно к двумдесяткам учеников, которые пристально разглядывали Бена. — Это мистер Бен Мирс.